30 янв. 2016 г.

Викторианская поэзия | Глаза серферы

Павел Ай методично тыкал концом серфа в своего брата Петра, храпящего под небольшой бровью на самом берегу. На лицо надвигался шторм — надо было спешить. На заходе сердца они поймали огромную приливную слезу, которая поднимала серфы, сплетенные из воспаленных сосудов, до самых небес, где соленый запах стихии смешивался с дымом занявшихся ресниц и каплями хлынувшей туши.

Викторианская проза | Август. Роса всё холоднее и сохнет всё дольше

Август. Роса всё холоднее и сохнет всё дольше. Когда лежишь на холме, на песке, засыпанном сосновыми иголками, солнце всё так же печет лоб и слепит глаза, но раз в минуту холодным ветром задувает в грудь щемящая тоска. Тоска по лету, которого ещё целый месяц, но которое уже вытащило тебя в прихожую – на чемоданы. Ты больше не молчишь с ним на диване полулежа, а тараторишь нелепые, формальные фразы: прощаясь не то третий, не то четвертый раз вспотевшими руками.

Август. Ночь. На севере людям дали только один месяц теплой, темной ночи. По воде стекает свет костра, кусты стрекочут, звездное небо! На севере людям дали только месяц звездного неба. Целые мифологии, генные цепочки выращены звездной ночью. У нас нет звезд. Нам они светят перед смертью, перед осенью.

Недавно я поймал февральский вкус, февральское предчувствие весны, запах тающего собачьего помета с привкусом воды, и не мерзнуть в легком пиджаке. Как вчера, а вот уже и лето умирает. Пожалуй, август – мой любимый месяц в году. Да, он последний. Да, пахнет смертью. Но, если собраться и не думать о «потом», то станет ясно, что вот он – цветущий мир! Спелый, мягкий, яркий и насыщенный. Контрастный. Нет блеклости петербургского июня и прелости июля. Есть небо – чистое и черное, в котором отражается синяя вода, земля же теплая, а на деревьях яблоки поспели.

Викторианская проза | Закупщик кабеля

У заказчика кабеля инстинкт заказывать кабель. Он заказывает кабель у продавца кабеля, который его и прокладывает. Бомж выкапывает кабель и продает его продавцу кабеля. Продавец кабеля продает кабель заказчику, у которого возникла потребность в кабеле, т.к. его кабель выкопал и продал бомж.

В результате бомж и продавец кабеля находятся на стадиях зарождения и интенсивного роста соответственно, а заказчик кабеля стагнирует. Спустя 10 циклов закупки и прокладки кабеля заказчик становится бомжем, т.к. у него заканчиваются деньги для финансирования. Бомж становится продавцом кабеля, т.к. у него вырабатывается навык и опыт, а оборот кабеля выходит на оптовый уровень. У продавца кабеля в результате деловых отношений с бомжами вырабатывается инстинкт закупки кабеля – он становится закупщиком кабеля.

Мораль: есть время закапывать кабель, есть время откапывать. Главное - не попасть в положение закупщика кабеля!

Всем пятницы друзья!

Викторианская проза | Принтер и ковролин

— Не знаю я, сколько мне его нужно… Мааам, я в школе на черчении решала 2 контрольные, мне 2 пятерки вместо одной ставили! Я сама все могу померить, просто сейчас это тяжело, надо чертить все это, думать… Я лучше потом в Метрику съезжу, они мне сами бесплатно там все померят. Да.. Да.. Нет, Вова со свекром находятся в полной уверенности, что лучше линолеума покрытия напольного не существует. Нет. Нет. Откуда я знаю, это у них семейное, наверное. Они здесь не помощники, мам.

***

— Мужики, Юлец, едрена-мать, уперлась со своим ковром, хоть сквозь землю провались, - стелим в комнату ковер и все тут!

—Гагх, Дк ты ей говорил, что будет вонять, как у Георгича!

Общий смех.

—Мужики, что я только ни делал: и про Георгича рассказывал, и про то, что она его драить будет напоминал, и в цену этого монстра ее носом тыкал, а все что в лоб, что полбу: хочу ковер, раскорячилась как колорадский жук… етить, - сплевывает желтеньким в траву.

—Мне твои заботы, Вовка! У меня Иришка в пятницу такую истерику закатила по пьянке - мертвых выноси! Слушайте.

***

Притон Георгича. С трехметровых потолков свисают лохматые позапрошлогодние ловушки для мух. Двери коммуналки расходящиеся рыбьими ребрами, увешаны Поллаком, писаным опавшей белой краской на деревянных досках. Стаи тапок-утят протертые песком и грязью местных постояльцев, съемщиков, гостей жмутся к порогам.

— Здарова, Георгич! Принимай гостей!

— Здравия желаю, гости дорогие! Проходите, раздевайтесь, тапочки можно не надевать – у меня полы теплые.

Георгич в кардигане и усах кисточках. Усы засохли, будто их забыли помыть после обойного клея. В кардигане не хватало зубов, и он дыряво улыбался животом аккурат через пуговицу. Дверь открылась, и зашелестел густой масляный ковер. Никто не знал, как Георгич достал этот ковер много лет назад: доходящий если не до колен, то до щиколоток наверняка, пунцовый, отражающийся во всем вокруг, заморский ковер, несомненно, стоил бешеных денег, которых у Георгича никогда не было. Если бы он не начал топтать его в теплые сезоны босиком, или хотя бы мыл, на выбор, ноги или ковер, за этот артефакт его бы давно уже убили. А так – созерцание шедевра было привилегией простудных да самого Георгича. Воняло нестерпимо. Юля побледнела и вцепилась в мужье плечо хваткой, которая заставила того быстренько закрыться лежавшем на секретере медным подносом.

— Ты чё поднос схватил, Михалыч!

— Интересный у тебя поднос, Георгич, персидский, — процедил Вова, концентрируясь на пыльной радиаторной решетке старого ксерокса. Жена давно, он уже перестал считать сколько месяцев, не сжимала так его плечо. Стояк был просто дичь какой неприличный. Как ни странно, стеснялся он больше не Георгича, а супругу. Та за последние месяцы стала совсем чужой, и вот выяснилось, что это имело свои положительные стороны: он почувствовал стеснение, которое давно испарилось из их скучного быта и с собой прихватило последние лучики молодости. Постельные «я тебя люблю» в какой-то миг стали синонимом «спокойной ночи», а прикосновения не сжимались больше, чем этого требовал этикет выхода из транспорта. А тут такие страсти в плече!

— Да какой же персидский, ты книжек перечитал что ли, трубадуй, хех. У меня ковер и тот не персидский, а ты подноса ломовского не узнаешь, чудак! Пойдем, я тебе коньячка плесну, шикарный новый коньяк в продаже появился! Нигде не достать, только в Полушке продается! Юлечка, вы тоже присаживайтесь, бледненькая какая? Михаилыч, ты что же это, жену голодом моришь?!

— Я думаю…, - Вова не договорил, но этого и не требовалось, Георгич увлеченно разливал и ничего вокруг не слышал. Чокнулись. Закусили мишками на севере.

— Так, чем, собственно говоря, обязан такому приятному визиту?

— Да понимаешь, Георгич, мы полы ме.., - она не дала ему договорить, грубо треснув по щиколотке.

— Мы хотим принтер купить домой, а Вова сказал, что у вас хороший, расскажите, какой лучше выбрать?

Она как всегда шпарила под гудящие машины, игнорируя разметку, глядя только вперед. Господи, да что же это за женщина такая! Как с ней можно жить! Вова бежал следом, неуверенный в том, что собирается делать. Решение смущало радикальной новизной при сохранившихся аргументах. Но оно было принято.

— Юль. Юль! Постой. Ладно, давай купим ковер, черт с ней с ценой, не так и дорого. А до такого состояния как у Георгича ты не дашь его довести! Да подожди ты, куда несешься, окаянная!

— Ты был прав, постелим ковролин, - она как будто специально это сейчас делала. Как будто он всегда должен был ей проигрывать, но не сдаваться, - а на сэкономленное купим принтер, Катьке по школе пригодится.

Вова стоял на тротуаре, совсем растерянный. Что же ты хочешь от меня, жизнь окаянная? Куда мне деваться от этих выборов? Слева пролетали машины, справа шелестел утками приусадебный сквер, впереди удалялась его жена, позади Георгич распечатывал какие-то сомнительные рецепты супов Адриатики, которые через 2 дня приведут его к смерти. Внутри оседала любовь.

Плата за искусство: мнение

Есть актуальный, достаточно затертый, уже пошлый вопрос о защите авторских прав. Я понимаю, что лишние размышления на этот счет могут вас раздражать, но мне просто надо сформулировать где-то свою точку зрения: полноценно и уважительно к потенциальному собеседнику, чтобы в дальнейшем возвращаться к этому вопросу исключительно в виде ссылки. Делать же это на площадке Блога Сырника и Павлов меня склоняет тот факт, что наш музыкальный блог являет собой пример конфликтной площадки: здесь ежедневно появляется контент, который и является предметом копирастического спора. В данном контексте я вижу 2 спорных момента: пиратство наносит вред искусству, пиратство наносит вред художнику. Их и хотелось бы обсудить. Засим мое конферанс-эго откланивается и уступает место проповедник-эгу. Встречайте!

***

Пригожин или Рогожин, да хрен его помнит. Когда поднимается вопрос копирайтов и денег поэтам/музыкантам, я в первую очередь моделирую ситуацию, когда я написал супер-книгу, которую хочет прочитать миллион человек, что грозит мне миллионами рояльтис, а во вторую очередь вспоминаю Пригожина или Рогожина, или Хуежина, не помню. Это статья про копирастию, копираст-срачи, пиратство, законы против пиратства и всё такое.

ВРЕД ИСКУССТВУ

Первый альбом «АукцЫона» великолепен. На нем много пел Прирогохуежин. Потом он ушел на эстраду – зарабатывать денежки, а Леня остался в искусстве. Прирогохуежина я не помню, как звать. Сейчас я пишу эти строки и прекрасно отдаю себе отчет в том, что могу посмотреть в интернете за 5 минут, как же его всё-таки зовут. Но это нечестно. Я не помню, как его зовут, и знать не хочу. Зато я знаю, что посетив сольное выступление Ленечки, мне больше не надо концерта Лу Рида – у меня есть свой Ленечка, который ничуть не хуже. После концерта Федорова-Волкова мне не надо в Нью-Йорк – при всем уважении к Джону Зорну. После концерта «АукцЫона» я смело пропускаю на Примавере выступление Animal Collective – Ленечка делал это всё 20 лет назад.

Первый тезис: искусство не противоречит навару с искусства, а навар с искусства не противоречит искусству – они вообще не связаны, ни прямой, ни обратной связью.
Утверждение, что факт пиратства (невыплаты) вредит искусству, в корне неверно. Пиратство не касается искусства. Леонид Федоров – музыкант мирового уровня, который сотворил и продолжает творить в различных жанрах абсолютно гениальные произведения. Насколько я понимаю, в его жизни были разные моменты, когда у него не было денег совсем, когда у него их было очень мало и когда у него их было в меру, и когда их было достаточно. Но в любых состояниях, вне зависимости от материального состояния («голодный художник», «зажравшаяся сволочь», «стагнирующая организация»), он создавал первоклассное искусство.

Прирогохуежин записал один альбом с АукцЫоном. А потом ушел. Не важно – зарабатывать деньги или заниматься чем-то ещё. Важно: к искусству это все не имело никакого отношения.

Поэт останется поэтом и с икрой в рационе и с картофельными очистками. Обыватель может с хлыстом в руке заработать на своем чахлом сердце, рассеянной мысли и кричащем малодушии, но он никогда не станет поэтом, пускай заработает на продаже пластинок, книг, картин или фильмов хоть миллиард триллионов юаней.

ВРЕД ХУДОЖНИКУ

Пиратство (невыплата), с моей точки зрения, не вредит искусству, и я написал об этом выше. Но вот я написал великую книгу. Мне грозит получение многих миллионов бриллиантовых долларов. Мои мечты у меня перед глазами: лежать на острове и смотреть на солнце. 80 лет подряд. Да что там, хотя бы не выживать, а жить – не на острове, а в чахоточном Питере и не 80 лет, а хотя бы годик. Но тут приходят пираты и выкладывают мою супер-книгу в сеть, шедевр разлетается по тысячи серверов, никто не покупает за деньги печатку, я сижу и посасываю пальцы-хуяйцы, работаю клерком-хуерком и упиваюсь депрессией. Это вообще нормально? Я же гений! Я же заслужил! Я же потратил на написание этой книги год своей жизни – я не работал и не ел, и не строил свою любовь, а вы так мне отплачиваете!

Ок. Действительно, тут возникают проблемы. Я аж зол. Во мне все бурлит. Мне хочется подойти с маузером к каждому пирату сзади: они сидят на коленях, а я их расстреливаю, няхм-няхм. Ну или, на крайняк, издать закон о создании резерваций для пиратов, где не будет компьютеров, чтобы они не могли пиратствовать. Ну или признать их патологически больными людьми, несовершенными, и гуманно, под обезболивающими, отпилить им ровненько руки, чтобы они не могли пиратствовать. И ещё стерилизовать, чтобы не могли рожать новых пиратов. Блин, что-то я увлекся, извините.

Но я стараюсь быть социальным животным. Человеком, родившимся в 1987 году в стране с книгами и более-менее спокойной социальной обстановкой. Я успокаиваюсь и привожу свои мысли в порядок. Что меня не устраивает? Без паники, без истерики, без животизма. Меня не устраивает то, что у меня не будет денег! Мне все равно, будут они воровать, не будут – мне вообще на них, пиратов, глубоко насрать. Мне страшно, что я останусь ни с чем. ВАЖНО: у меня нет ненависти по отношению к людям, которые могут что-то своровать, например у меня. У меня есть страх, что я пострадаю, что мне будет плохо. Но, может, это связано между собой? Может быть, из-за них я останусь ни с чем? Вполне может быть! Я хватаю маузер и, ликуя, с языком через плечо бегу расстреливать пиратов! Но тут меня опять одергивает, чтоб его. Вместе с меланхолией и способностью начинать разговоры с самим собой, цивилизация и книги привнесли в мою жизнь, будь они неладны, сострадание, гуманизм и понимание того, что я могу быть неправ и вообще не чувствовать за других людей. Я останавливаюсь, кладу маузер на пень, сам сажусь на голую холодную землю и закуриваю.

Ну еб твою мать. Им же не хочется умирать. Да и вариант с выселением, скорее всего им не понравится. Людям будет плохо от того, что я сейчас собираюсь сделать, и я даже не удосужился подумать об альтернативных вариантах решения проблемы. Что, разве моя лень, мое время, мое внимание стоит дороже человеческого счастья, человеческого здоровья, человеческой жизни? В жизни не читал Библий, но мне кажется, что библейские истины текут по моим венам. Или это просвещение? Или я не прав и это все трусость – я просто боюсь надавать засранцам по жопам! Ну ок, но зачем засранцам по жопам? Для воспитания? Да не хочу я их воспитывать, я не воспитатель, на кой черт мне их ещё и воспитывать? Лучше придумать какой-то другой вариант – чтобы и волки целы и офицеры сыты.

Что в первую очередь должно быть, чтобы я получал деньги? Правильно, - качественный продукт, который нужен людям. Если у меня нет того, что людям нравится, то ничего не выйдет, придется быть Ван Гогом, набирать роту братьев и молиться. Ну, у меня есть этот продукт, я в этом уверен. Прямо сейчас эти твари, которых я милосердно решил не убивать, скачивают трехмиллионную копию моего шедевра, не заплатив ни копейки! Я хватаюсь за маузер, но бурая белочка оперативно выпрыгивает из кустов и обнимает меня: ярость спадает.

Ок, продукт есть, людям нравится, а я все равно ничего не получаю за это, что делать? Оставить всё как есть – дать им продукт и ничего за это не получать. Не нравится. Другой вариант: отнять у них продукт: удалять его ото всюду, вшивать во все электронные копии защиту от копирования, бумажные копии печатать таким шрифтом, чтобы ни один сканер не распознал, использовать другие способы защиты моего продукта от нелегального распространения. Это уже лучше: по идее, если они хотят прочитать мой шедевр, но не могут получить его бесплатно, им придется пойти и купить его. ПРИДЕТСЯ. Говно. Не стильный, не изящный вариант. Я опять насильствую над людьми вокруг меня, белочка моя.

Кто вообще просил меня писать эту книгу? Только настроение людям порчу. Ленечкины менеджеры, кстати, так поступают. Окэ, прямого насилия нет, но как будто клянчу. Ростовщичество какое-то получается. Чему ещё меня научили книги, просвещение и проживание в Санкт-Петербурге, так это снобизму по отношению к московскому купечеству, наживе и сундучному образу жизни. Это, конечно, не хорошо, но куда деваться: веду себя как Басилашвили на рынке – не царское это дело, арбузами торговать. Менеджеры… менеджер – насильник? Менеджер – торгаш? Менеджер – впаривальщик и разводила? Да нет, блять! Менеджер хороший – это управленец, который кормит офицеров не волчатиной, а вочилой с холодцом! Даже Басилашвили научился торговать арбузами так, что все были довольны, что я не смогу?! Мой издатель не сможет?! Да к чертям тогда такого издателя!

Я могу сделать так, чтобы получать вознаграждение за свое прекрасное творение, которое люди хотят, и делать это без насилия, делать это так, чтобы гордиться собой, временем в котором я живу, моей страной, моим миром, моим Марсом и Стивеном Хоукингом, а не стесняться моего Стивена Хоукинга. Мне надо дополнить мой любимый публикой продукт виртуозной менеджерской работой. Такой менеджерской работой, которая будет не заставлять воров покупать, а пробуждать в них желание покупать. Моя книга в бумажном варианте и так неплохо продавалась – всё-таки читать с бумаги это совсем другое, да и в школы не закупишь краденых копий. Но помимо того можно охватить побольше точек продаж, а снаружи этих точек повесить растяжки, что книгу в них можно купить. Тогда те воры, которые воруют, потому что ленивые и не хотят далеко ехать или узнавать, где продается книга, узнали бы, где она продается, и это «где» было бы в цокольном этаже их дома. А ещё, издатель мог бы сказать своему давнему клиенту Витьке Пелевину, что моя книга блестяща, а Витька бы открыл краудфандинговую ветку с призывом скинуться на издание моей книги и мне на еду: Витьку люди любят, да и самолюбия никто не отменял, они бы с удовольствием скинулись. Да масса вариантов, я вообще не должен об этом думать, пускай менеджеры отрабатывают свою еду – я продукт обеспечил. С музыкой сложнее – нет такой твердой валюты, какой пока остается бумага для торговли книгами, музыка вся в воздухе. Но тут же тоже свои инструменты: и всё тот же краудфандинг, и добровольные оплаты, и дополнительный премиальный контент. Да и проблема всего этого пиратства – вчераднишний день! Ну чуть терпения, устаканится, что сразу свирепствовать-то! Что сразу брать на себя пусть не смертный грех, путь не уголовный грех (для атеистов), а вполне даже законный грех, но такой малодушный – портить людям жизнь, когда можно сделать так, чтобы все люди жили в безопасности. Эээх.

В общем, подводя итоги: полагаю, что ни искусству, ни художнику пираты вреда не наносят: наносят его дерьмовое искусство и непрофессиональный менеджмент. Точка зрения, возможно, немного идеалистическая, но какая есть. Спасибо за внимание, засим мое проповедник-эго откланивается и уступает место краденой музыке, арррррива!

О песне At Last I Am Free Нила Роджерса

— Ах, да это ж продюсер последнего альбома Дафт Панк! — воскликнул торговец молоточками, пластинками от комаров и черникой у входа в метро.
— Да ты совсем из ума вышел, старый, — влепила ему подзатыльник проходящая мимо покупательница молоточков средних лет — музыка из шавермы Азиза плохо на тебе сказывается, это вообще-то продюсер главного альбома Мадонны!
— И гитарист Боуи — поддакнул Малкольм Макдауэлл в костюме коммивояжера и с ящиком пластинок от комаров подмышкой.
— Это нигер.нигер.нигер, — Азиз бился в конвульсиях на крыльце шавермы, и публика не сразу поняла, что он там такое говорит.
— Добрый день! — решительным шагом к лотку торговца молоточками подошли трое бородатых и явно нетрезвых мужчин – мы распавшаяся группа «Локоть», взвесьте нам полкило черники!
— Уважаемая группа «Локоть»…
— Распавшаяся группа «Локоть» — поправила Малькольма Макдауэлла распавшаяся группа «Локоть»
— … распавшаяся группа «Локоть», вы не знаете случайно, что там за нигга стоит на остановке 33-го автобуса с ладонью полной чизкейков?
— Знаю — ответила распавшаяся группа «Локоть» — это Нил Роджерс, автор песни «At Last I Am Free».
— Спасиба!
— Да не за что.
— Ну и хорошо. До свидания.
— Всего доброго.
— Заходите ещё.
— И вы.
— Ну до встречи.
— Пака.
— Пака.

28 янв. 2016 г.

Викторианская проза | Как полностью исчезнуть (и не быть найденным)

Красивый лаконичный культ – я о нем мечтаю. Концерты Сургановой, забитые лесбиянками. Гарри Мур в этом автомобиле звучит как язычки огня в бабушкином камине. Фэнтези – их же можно прочесть все! Один город – одна команда, вперед за Питер, епта! Ну и все в таком духе.

Викторианская проза | Отчет о Пикнике Афиши 2013

Несколько лет назад мои друзья ездили на Пикник – слушать Земфиру. Может быть, это было вообще в прошлом году. А я не поехал. Я остался дома. Я люблю рыбалку! 

Викторианская проза | Поезд на Джанкой

Я очень хотел съездить в Касабланку, но финансовое положение распределило меня на украинский берег Азова. 

Викторианская проза | Еще один отчет о Пикнике Афиши 2013

ибо сердце мое неспокойно, что пожалел документалистики